Поцелуй под водой.

Всё было очень странно.
Был какой-то фест...
Какой - не помню.
И номера заявки - тоже не помню.
Помню только текст: "Поцелуй под водой".
Определенно, все было очень странно.

Исполнение:

Когда ты не спишь четвертые сутки, реальность - как выпуклое стекло аквариума.
Увеличивает.
Все неправдоподобно раздутое.
Неправдоподобно медлительное.

Работает в одну сторону.
Сквозь него видно только тех, кто подойдет вплотную. Тебя не видно вообще.
Рыба всю жизнь в неведении, что за перегородкой кто-то есть.

Стекло не пропускает звук.
И изредка - свет. Свет живет в аквариуме так же, как и ты. Он заперт и накрыт сверху крышкой, чтобы не сбежал.

Я снова еду в такси. На таксисте снова та нелепая кепи. Сейчас он остановится и будет предлагать нам два пузырька.
Останавливается.
Поворачивается к нам с Шерлоком.
С каких пор креветкам выдают права?
Куда у нас смотрит Правительство?
А оно есть, это Правительство?
Есть. И я даже знаю, куда оно смотрит. Я же врач. Хороший врач.

Когда ты не спишь пятые сутки, реальность течет медленно и вязко, как кисель, затекая в уши и опутывая ватой конечности.

Рыба-Лестрейд - усатая.
Вы не знали?
Такая большая донная рыба.
- Сон?
Возможно...
- Сом?
Да!
- Джон, Вам нужно просто поспать, - рыба забавно шевелит плавниками и даже открывает рот в соответствии с произносимыми словами.
На самом деле, мне "не надо" поспать. На самом деле, я уже сплю.
Сплю вторые сутки.
Это все вокруг - не спят.
И двигаются сонно.
И говорят сонно. Машины сонно ездят.
Удивительно, как Правительство справляется с сонными "пробками" в этой стране?

Приходил Майкрофт.
Говорил что-то горячо и непонятно.
Очевидно, что-то умное.
Потом протяжно и плавно махнул хвостом, как кит из этих фильмов на Дискавери. И ушел в глубину.

Вы думаете, я под водой?
Нет.
На самом деле я - в Афганистане.
Я там постоянно. Просто сейчас там почему-то слишком много рыб.
- Вам эспрессо или американо?
- Вам скальпель или зажим?
- Автомат или гранату?

Афганистан везде, разве Вы не видите?
Он не за тысячи километров от Ваших уютных домиков. Он уже здесь, прямо под Вашими окнами.
Он - на Вашем пороге.
Он - уже внутри.
Разве Вы не чувствуете - мелкий песок порошит глаза и лезет в пересохшее горло?
Его оттуда не вымыть уже.
Никогда.
Вам еще не хочется пить?

Когда ты не спишь шестые сутки, уже ничего не происходит.

- Джон, скорее! - рыба-Шерлок замерла напротив. У нее длинный хвост, которым она поводит по сторонам.
И короткие плавники.
Когда рыба недовольна, плавники топорщатся. Вот как сейчас.

- Ты слышишь, Джон? - пузырьки стайкой испуганных мальков рванулись вверх.
Звук глухой.
Зачем он спрятался за этим глупым стеклом?

Хочется пить. Песок Афганистана все еще во рту.
Война никогда не кончится.
Воды...Воды!

Афганистан содрогнулся и отступил.
Рыба-Шерлок махнула плавниками и уплыла.

Легкие обожгло. Аквариум вдруг плотно накрыли крышкой и откачали из-под нее весь воздух.
Хотелось дышать.
Дышать не получалось.
Грудь сдавило.
Прессом.
Сил на крик не было. Даже на всхлип.

Вот и всё.
И это даже не Афганистан.

Вдруг тяжесть исчезла и воздух, живительный воздух ворвался в легкие.
Воздух хотелось пить и пить, пить его из неведомого источника, не отрываясь.
Аквариум исчез.
Афганистан исчез.
Рыбы исчезли.
А Он остался. Он просто остался. И он - не рыба. Он - источник.

***
Шерлок смотрел на такое родное, но сейчас осунувшееся лицо, темные круги вокруг закрытых глаз, недельную щетину.
Прибор пищит - сердце бьется.
Он найдет этого ублюдка. Найдет.

Шерлок осторожно касается щеки. Не жесткая, но чуть колется.
Интересно, будет ли он помнить, когда очнется?
Как хорошо, если бы он вспомнил.
Как страшно, если он вспомнит.

---

Игрушка.

Фест. Кинк 7-29. Череп как секс-игрушка. Это заявка.
НО!
В итоге получилось просто: Череп как игрушка) И заказчик согласился с таким вольным обращением)

***
Сэма аккуратно сняли с каминной полки.

Ну, что ты жмешься как гимназистка на первом свидании? Ты же мужик! Давай, Джон! Вперед! Засиделся я на этом камине, пора размяться уже.
Ой, что это? А-а-а..
Сервиз.
Да, не бойся ты, нежный какой нашелся! Сервизу, знаешь, столько лет? Ему уже ничего не страшно.
Помнится, как-то мы с ним болтали, так он мне такого понарассказывал – у меня глаза на лоб полезли! Вот что значит быть обазцово-показательным! Стоишь себе спокойненько за стеклом, наблюдаешь…
А тут, ёлы-палы, что за жизнь? Все шпыняют, сесть с размаху на макушку норовят, то - в стену бросить, то - в шкафу запереть.

Э! Джон, полегче! Я же не мягкий!!!
Совсем уже с ума посходили…
Во-о-от!
Я же говорил, что я не мягкий. Что, хорошо тебе, Шерлок? Так-то. Хи-хи…А не фиг было так выпендриваться.
Ну, кто тебе сказал, что я летаю не по прямой?
Кто?
Я? Да ни в жизнь!
Это у тебя - мозги непрямые!
А я – молниеносен, как пуля!

Ой, Джон, ты опять схватил меня за глаз! Дался он тебе! Пальцы, что ли свои не знаешь, куда девать?! Стыдно, в твоем-то возрасте.
Джон, я не то хотел сказать! Прости.
Джон, я же пошутил.
Джо-о-он!
Не, так дело не пойдет, доставайте меня уже из-под кресла. А то увлечетесь, забудете меня там еще…
Правильно, Шерлок, хороший мальчик.
Ого! Шерлок, полегче!
Аллё! Не расколите мне черепушку. Как же я без черепушки-то буду? Это у вас по две руки есть, а у меня – череп, вообще, кругом один единственный.

Фу, что это липкое такое?
А-а-а…
Вспотели. А не надо было так заводиться, вот сейчас придет миссис Хадсон, а вы…

У-у-х! Нежнее! Я же не воланчик для бадминтона, чтобы меня так…
Был у меня как-то сосед, Воланчик. Жалкое создание, скажу я вам. Все-то его били. Не долго старик протянул. Всегда я этого Воланчика доводить любил. Бывало, спрошу: «Откуда понадергал себе столько перьев? Из Индейца что ли?» А он - напыжится. Перья так и торчат! Даже те, что сломаны были…

Блин, Шерлок, ты в своем уме? Больно же! И как ты ухитряешься своими кривыми руками колбы держать и не ронять?
Что значит, колбы хрупкие? А я что, нет?
Колбы, кстати, безумно гордятся тем, что их ни разу еще не роняли.
Ну-ну…Я молчу, конечно. Если бы хоть раз это произошло, мы с ними вообще никогда больше не разговаривали. Глупые женщины! Что с них взять? Так, треп один…
Снова! Да, ё-моё! Шерлок, держи меня уж лучше!
Поседеешь раньше времени тут с вами.

Отлично! Теперь еще доктор сверху наступил.
Шерлок, я его иногда боюсь просто. Заводится с пол-оборота - страшный человек. Как-то сидел, сидел, а потом – как хватит кулаком по Дивану! У старика ноги подкосились даже! Но не пикнул, смолчал! Что значит – школа!
А доктор этот - псих еще похлеще тебя будет. Ты, если что, за револьвер хватаешься. Тумбочка говорит, что с ним тоже такое бывает. Но, кто же верит Тумбочке? Она такое плетет, что диву даешься. Ей бы мемуары писать - Роулинг за пояс заткнет.

О-о-о! Джон! Ну, ты что???? Не туда же!
Вот!
Вот теперь – молодец!
Всему учить надо! Я же тебе объяснял, ты что, уже забыл все что ли?
Доктор, доктор…
Памяти – никакой.

Миссис Хадсон появилась в дверях, как водится, в самый неподходящий момент.
- Мальчики, вот у миссис Тернер никто бы с Сэмом не стал так обращаться! Я, кажется, вам уже говорила, чтобы вы не играли в регби дома.

«Лучше бы я оказался у миссис Тернер!» - мечтательно подумал Сэм, прикидывая сколько новых царапин заработал за этот вечер.

---

Кунг-фу Шерлок и пельмешки.

Фест однострочников 6.55.

- Это что, последняя порция пельмешек от Акиты-сан? – Джон возник в дверях кухни и теперь обвиняющее указывал пальцем на тарелку в руках Холмса.
- Ош-шевидно, - Шерлок быстро запихал за щеку одну пельмешку и принял свой обычный невозмутимый вид.
Карие глаза нехорошо сузились.
- Шерлок, может, ты не в курсе последних событий… – один маленький шажок вперед.
- Полагаю, ты меня сейчас просветишь, - Холмс тихонько отступил, переложив тарелку в другую руку, подальше от Джона. Продолжая, однако, делать вид, что якобы не замечает манёвра друга.
- Магазинчик Акиты-сан вчера смыл океан! – еще один маленький шажок вперед и еще один взгляд контрразведчика.
- Значит, поставок из Японии больше не будет? – Шерлок старательно удивляется, понимая, что уже уперся спиной в холодильник.

Когда до цели оставалось два шага, Джона выдал фанатичный огонек в глазах.

Нервы сдали.

Резкий выпад. Рука вытянута вперед в попытке ухватить тарелку. Шаг в сторону. Скользкий пол. Куча мала внизу. Пельмешки – под потолком.

Достигнув верхней точки, они зависли на секунду и наперегонки ринулись вниз.

Да, нелегко ловить в тарелку падающие пельмени, наблюдая их вверх ногами и балансируя всего лишь на трех конечностях.
«Фига-а-а! – подумал Джон, наблюдая идеальный «мостик» Холмса, - Завтра же притащу еще от старика Ляо».

---

Романтика. Не все же про пельмешки...

На самом деле рыцарь был темным. И его конь тоже был темным.
Хотя, нет.
Рыцарь - светлый, просто, вокруг - темно.

Он прижимает меня к своей груди, как будто его руки - единственное надежное убежище от темноты.
Как будто сейчас у него в руках - смысл его жизни. Он знает, что смысл моей жизни - сейчас тоже в них.
Он невесомо целует в затылок, зарывшись носом в волосы и вдыхая их аромат.
И думает, что я не замечаю.
Но я замечаю. Замечаю, как бьется его сердце и как крепки его объятия. Крепки и одновременно - невесомы.
И мне совсем, совсем не хочется уходить.
Потому что все на своем месте.
И все правильно.

И рыцарь, и его конь, и темнота вокруг.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Кое-что о танце.

Легкость, воплощенная в танце, грация сильного и красивого тела, полет, ярость и любовь, страдание и воля - завораживают, воплощая в жизнь саму суть образа, раскрашивая его эмоциями, привнося в него и душу, и жизнь.

Если бы я была в зале, я бы услышала перестук набоек по звонкому деревянному полу, но я не была в зале, я наблюдала танец издалека, по телевизору, а по спине бежали мурашки, такие, как будто я улавливала дробь, выбиваемую каблучками о знаменитую сцену.

Музыка льется и льется, и в такт с ней льется танец, практически осязаемой лентой радости связывая и танцоров и их зрителей.

Образ становится понятным с самых первых движений, он объемный, он выпуклый, он занимает собой все пространство воображения, сметая скепсис и недоверие зрителя, он не оставляет и намека на двойственность, он ярок, как метеор, прочерчивающий ночной небосклон; он оставляет после себя ощущение правильности и завершенности, прикосновения к вечному и прекрасному, к такому же прекрасному, как закат, догорающий в море, или темная глубина ночного неба, к такому же осязаемому, как мощь несущейся с гор реки, как умиротворяющее тепло ночного костра.
Образ, узнанный один единственный раз, останется с тобой уже навсегда, вызывая благоговение перед поразительной природой человека, перед бесконечной его способностью к развитию, перед совершенством его тела, перед его способностью говорить на языке, понятном всем гражданам Земли, без слов.

Вот цыганский табор на привале, у ночного огня молодые цыганки поют всегда немного грустные песни о любви.
Вот разухабистая футбольная команда гоняет мяч по полю, а на скамейке внимательно следят за игрой, периодически привскакивая со своих мест, санитары и фотограф. Вдруг на поле выбегает фанат, горящий желанием помочь обожаемой команде. Полнейшая кутерьма и хаос на поле! Свисток, удар по воротам - гол! Общая фотография: футбольные команды, тренеры и забивший победный гол фанат в центре кадра под руку с милиционером.
Вот молоденькая козочка резвится на лужайке, а страшный серый волк уже подкрадывается к ней, сейчас он похитит юное невинное создание и унесет в лес.
Вот гуттаперчевые китайские подданные, одинаково одетые, что парни, что девушки, творят невообразимое акробатическое безумие, прыгая между двумя, то сходящимися, то расходящимися в стороны бамбуковыми жердями, которые, замешкайся они хоть на долю секунды, могут переломать их ноги, слишком тонкие и хрупкие по сравнению с деревом.
А вот моряки лихо отплясывают знаменитое яблочко. Их ноги мелькают в воздухе так быстро, что уловить, где заканчивается одно движение и где начинается следующее, практически невозможно. Их движения отточены и резки, как выстрел, произведенный из военного ружья, и слаженны – как военная канонада.

Прекрасные танцовщицы, воздушные и легкие, плывут по сцене, то невесомо, то озорно постукивая каблучками красненьких туфелек по деревянному настилу, то взмывая вверх в прыжке, отталкиваясь от земли с немыслимой для таких маленьких ножек силой, то кокетничая со своими партнерами, то тихо шепча им слова любви, то открыто радуясь молодости и движению, то убегая в испуге, то бесстрашно пускаясь в бесконечные повороты.
И молодые люди, держа колесом грудь, взмывают над сценой как выпущенные из тугого лука стрелы, стремительно прорезая воздух, как будто он, своей невесомой сущностью, может держать их; как будто над ними не властны законы притяжения. Они то выкидывают на немыслимой скорости коленца, то молодецки пускаются в присядку, то припадая к земле, то одним слитным движением взмывая вверх, а иной раз, петушась друг перед другом более для потехи, нежели всерьез, прохаживаются, красуясь, перед девчатами.

Так приятно наблюдать, что девушки, наконец-то, девушки, а молодые люди – молодые люди. Что все на своих местах, что нет неопределенного пола, что сущность каждого соответствует тому, что задумано для него природой, что это не стыдно и эта красота не скрыта выхолощенными наслоениями толерантной к извращениям цивилизации.


Мне всегда было несколько странно наблюдать классический балет. Фигуры балерин, хоть и женственны, но все же излишне, чуть ли не по-мужски, перетянуты мышцами как веревками. Девушки, которых сейчас видела я, были крутобедрые и роскошные как греческие танцовщицы, и при этом удивительно сильные, взлетающие в прыжке так высоко и легко, как будто это не они выпрыгивали с земли, а она сама подкидывала их вверх, повинуясь их мимолетному желанию.

Поразителен и сам человек, создавший эти танцы, вдохнувший в них жизнь.
Каким образом он добивался от танцоров невероятной синхронности и слаженности движений? Великая Майя говорит, что он был жестким и сверхъестественно требовательным. И если уж так говорит та, которая сама знаменита тем, что беспощадна к себе в работе над образом, то кем же был ОН?

Он был деспотом?
Да, - скажут его ученики.

Он был тираном?
Да, - будут утверждать они.

Он был гением?
Абсолютным! - воскликнут все как один.

Он был Игорем Моисеевым.

---

Фотоофф.

Я начинаю кайфовать от этого)))))

---

Фотоофф.

Однажды эти замечательные люди рискнули (а быть может, просто неосмотрительно отвлеклись) и попали под прицел моей фотокамеры.
Я лично могу Вам абсолютно точно сказать, что в жизни они прекрасны и гармоничны.
Фото не отражают и 2% того света, что я видела в их глазах.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Приглашаются переводчики с английского! И заказчики!)))

Друзья!

На необозримых просторах интернета есть множество фандомов, а на фандомах есть множество совершенно прекрасных фиков. Как правило, мы хорошо знаем свой «родной» фандом, а потом вдруг обнаруживаем, что есть еще, к примеру, английский, на котором выложены потрясающие тексты.

Я считаю, что каждый прекрасный фик заслуживает того, чтобы облететь вокруг света и донести свою историю до совершенно разных людей, живущих в странах, разделенных, порой, целыми континентами.
И переводчики, в этом смысле, особенные люди, которые могут поспособствовать тому, чтобы у текстов выросли крылья для их перелетов к читателям через горы и океаны, на другую сторону Земли.

Этот пост создан для того, чтобы найти переводчика, кто не побоится перевести на пару с автором сего дневника один дивный текст. Остроумный, с изысканным юмором, написанный исключительно изящным английским языком, с лихо закрученным сюжетом, и при всем этом еще, каким-то непостижимым образом, остающийся практически в каноне, этот макси-фик на 16 глав, со злодейским злодеем в начале и хэппи эндом в конце, уже успел захватить мое воображение. Фик был написан как кросс по фандому Шерлока Холмса и фандому Вудхауза. Ссылка на фик: community.livejournal.com/indeedsir/658468.html

Также Вы можете воспользоваться этим постом, чтобы оставить здесь любую заявку на перевод приглянувшегося именно Вам текста. Я гарантирую Вам качество перевода!
Но пока, говорю честно, не гарантирую его скорость, просто ввиду того, что напарника у меня нет, беты тоже. С ними процесс идет куда как веселее)

Вдруг, кто-то из Вас пожелает быть самым важным человеком в буднях переводчика – его БЕТОЙ – тогда я Вам буду несказанно рада. Обещаю, что буду холить и лелеять: если будет холодно - кормить шоколадками и поить чаем, если жарко - овевать опахалом!))

Welcome!

---

Она.

Я узнала о Ней гораздо раньше, нежели увидела Ее фотографию.

Она непостижима и насмешлива, изменчива, капризна и жестока, но Она же - глубока, мудра и верна.

Она невыносимо прекрасна.

И Она единственна.

И безжалостна.

Она стала моим наваждением, как только я узнала о Ней. Она захватила мои мысли и мое сердце так безапелляционно, так быстро и так незаметно для меня самой, что я поначалу сразу и не поняла, что ощущаю свободу своего выбора в последний раз.
Она всегда остается мне верна, а я - верна Ей. Она ни разу не предала меня, вытаскивая из депрессий, а я всегда нахожу Ее в своей душе, в созданной специально для Нее, самой защищенной ее части, и всегда вижу Ее строгий силуэт краем сознания, в пучины каких бы безумств я не погружалась.
Это истинная Женщина. Настолько, что у меня не укладывается в голове, как можно потакать этой безумной идее – называть Ее мужским именем.

Она всегда чиста.
Иногда, по своему настроению, Она допускает к себе кого-то, беря за это со счастливца непомерную плату, такую, что не снилась даже Клеопатре.
И самые-самые лучшие, красивые и бесстрашные из кожи вон лезут, чтобы только попытаться сорвать с Ее губ поцелуй, долгожданный, горький, а может быть - нежный.
И поцелуй Ее, даже самый легкий, бьет смельчака прямо в сердце.

У Нее есть младшие сестры. Говорят, что они более совершенны и прекрасны, а некоторые даже более жестоки, чем Она. Говорят, что порой на их фоне Она даже незаметна. Но любящее сердце всегда найдет Ее, как бы Она ни скрывалась.
И еще у Нее есть старший брат. Они не виделись так давно, что память, вероятно, уже не сохранила их последнюю встречу. А может быть, сохранила, и тогда мне становится грустно от осознания того, как далеки они теперь друг от друга, как неумолимо для них двоих и время, и пространство.

Весь мир уже давно лежит у Ее ног.

Ее лик, порой ясный, порой подернутый налетевшим вихрем эмоций, завораживает своим совершенством.
Она знаменитость, звезда мирового масштаба, за обладание Ее фотографиями многие отдают свое состояние, за возможность Ее сфотографировать самому – свою жизнь.

Иногда меня спрашивают, молода ли Она? И поражаются, узнав, что я этого не знаю и меня это даже не интересует.
Всё Ее поведение – это уже не ребячество маленькой девчушки, Она взбалмошна и порывиста как юная девушка, но одновременно Она прекрасна той неуловимой красотой, что рождается в женщине, когда она впервые становится матерью, и Она мудра и терпелива как бывает мудра со своими повзрослевшими детьми седая мать.

Она загадочна и Она вне времени как улыбка Джоконды.

Ее любимый цвет – белый.
Но, как же Ей, все-таки, к лицу – утренне-розовый! Глаз не могу отвести, когда Она накидывает себе на плечи шаль цвета предрассветного неба.

Она капризна. Она может подарить поцелуй восхищенному поклоннику, а может осерчать всего лишь за преклоненные перед Ней колени.
Внешне Она может оставаться безучастной, но никогда, я уверена, никогда Она не спускает внутреннего пристального взора с того, кто оказывается во власти Ее прекрасных глаз.
Она смотрит на каждого, кто находится рядом с Ней, смотрит прямо ему в душу. И нет возможности ни избежать этого, ни отвертеться, ни скрыться.
Ты весь - как на ладони.
Рядом Ней ты встретишь лицом к лицу свою сущность, Она покажет тебе тебя самого, без прикрас, без шелухи, такого, какой ты есть по-настоящему. И дай Бог, чтобы ты не испугался увиденного, потому с этим ты будешь жить потом всю жизнь и отгородиться от этого знания потом ты уже не сможешь.

Кто пытал счастья говорить с Ней, помнят об этом всегда, они помнят о той непомерной плате, которую оставили у Ее ног, помнят весь свой ужас и все восхищение, помнят свои сомнения - решиться и сделать ЭТО или отступить и уйти; помнят окрыляющую решимость и невыносимую тяжесть, помнят неподъемные для хрупкого сознания испытания, помнят, как будучи допущенными к Ее руке и стоя рядом с Ней, они смотрели куда-то вдаль, смотрели во вне и как потом оказалось, что они, на самом деле, смотрели глубь себя.
И они никогда, НИКОГДА уже не стали прежними.
И они ушли.

А Она - осталась.

Невыносимо прекрасная.

Мудрая.

Единственная.

---

Путешествие на край Земли, в мир, где нет времени (с иллюстрациями)

«Но я твердо верил в то, что не прошло время ужасных чудес.»
С.Лем, «Солярис»

Это было путешествие на край земли, в мир, где нет времени, но есть живая история, в мир, где есть цивилизация более древняя, чем египетская, но где нет технологий, привычных нам.
Доступ в этот край открыт для путешественников только 2 месяца в году, а сказка обретается там и на то меньшее количество времени, всего на пару недель.
Все остальное время там царит стихия и военные.
Я ехала туда, чтобы пересечь Северный полярный круг и увидеть сияние, а попала в место, где грибы вырастают выше деревьев. Я ожидала увидеть скучнейшую тундру, фактически одно болото, кишащее комарами, а ступала по мягкому разноцветному ковру, созданному искусницей-природой мягче персидского и разукрашенному хитрым вплетением спелых ягод.

Далеко от дома, у мрачных неприветливых берегов Севера кипел прибой и мир, непредставимый для жителей города, ждал своих гостей.


Путешествовали ли Вы когда-нибудь в кузове военной машины?
Я имею ввиду не «ехали несколько километров по хорошей дороге», а именно «путешествовали» в течение нескольких дней и по бездорожью?
Нет? А если я уточню, что спрашиваю о перемещении на машине, которой будет поболее лет, чем ее далеко не юному водителю, а она все еще верно колесит по просторам своей Родины?
Внутри кузова «Шишиги», легендарной десантной машины, подкидывает на колдобинах так, что туристы, за что ни хватайся, все равно какое-то время проводят в состоянии весьма приятного свободного падения, которое таковым остается ровно до тех пор, пока на следующей колдобине сиденье не рванет кверху на встречном движении.

Знаете ли Вы, как пахнет солярка? А как она пахнет в закрытом непроветриваемом кузове, полном народа? А если железная бочка с этой самой соляркой стоит на полу, аккурат посредине кузова, и равноприближена ко всем путешественникам?
Я надышалась этой соляркой так, что по возвращении в цивилизацию, находясь на заправке, теперь могу отличать октановое число бензина по запаху.

Много всяческих неожиданностей подстерегают путешественника вдали от цивилизации.
И одно из них - вездесущие лемминги, бич туристов и их лагеря.
- Вчера же еще был пакет сушек! - уверенно говорит Главный по кухне, кстати, именно у этого человека самая уважаемая должность в лагере. - И где он?
- Лемминги…, - философски закатывая глаза, в голос утверждают туристы.
Зверьки не боятся прогрызть угол палатки и скакать прямо по спящим людям, если только учуют, что под подушкой кто-то держит шоколад или сушки. А уж если изобретательные туристы подвесят пакет с сухофруктами под потолок, то тут-то их сну и придет каюк.
Пошуровать пакетами с припасами - это самое любимое занятие, от которого этих ребят не может отвлечь в этом мире ничто, даже метание походной обуви. Спасти сон туристов может только одно – если выставить за пределы палатки пакет с провизией на расправу ночным мародерам.
Наутро, правда, придется забыть о чашке чая с печенькой. Будет только чай, возможно, даже сладкий, если повезет в ночи отвоевать у зверья сахар.

Лемминги стали темой неисчислимого числа шуток и отмазок.
Однажды утром Главный по кухне, самый уважаемых человек в лагере, сурово спросил непривычно помятых и притихших туристов: «Где бутылка коньяка, заначенная на черный день?».
Тяжкий вздох и многозначительное: «Лемминги…», - было ему ответом.
- Ага! Это вчера, оказывается, было стадо необузданных леммингов, которое с матюгами копалось в ночи на продовольственном складе, а потом орало у костра: «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам…», «Прощайте, скалистые горы…» и время от времени - Гимн СССР???


На Кольском полуострове количество Контрольно-пропускных пунктов (КПП) явно превышает количество проходящих через них туристов.
Один из КПП мы преодолевали часов в 6 утра. Пригревшись и посапывая в такт двигателю переваливающейся на кочках машины, вся группа дремала на рюкзаках. Остановивший нас пограничник строго начал сличать наши заспанные мордашки с традиционно невменяемыми фотографиями в паспортах. В это раннее утро каждый из нас очень походил на себя самого в документе, так что вопросов не возникло.
Под конец он строго спросил, собираемся ли мы рыбачить.
Нет! - выпалили мы, фанатично сверкнув глазами, - Мы едем купаться в Океане!

Наш энтузиазм пробился даже сквозь дрему, разлитую в полумраке кузова, и достиг пограничника. Тот привычно пожал плечами, видимо, любители купаться в Северном Ледовитом океане регулярно пересекают его КПП. Уже нет сил удивляться тому, почему бы этим людям не искупаться где-нибудь поближе к дому, а не трястись сначала в самолете, а потом еще за сотни километров по бездорожью в пропахшей соляркой машине, чтобы зайти на полминуты в ледяную воду.

И это, кстати, прекрасный вопрос – зачем? Зачем мы едем купаться в далеко не курортное место?

В принципе, в данной ситуации ответ не был подвластен логике, было только туманное ощущение, что ЭТО, вероятно, будет хорошо. Но КАК это будет, никто из нас толком не представлял, когда подписывался на всю эту авантюру.


Самое главное впечатление от Кольского – я впервые в своей жизни увидела океан, причем это был Великий Северный Ледовитый Океан, самый суровый и холодный из всех.

Океан вздыхал всего в 30 метрах от лагеря.

Море, оно накатывает волны на берег, а океан именно вздыхает.
Он не снится мне по возвращении, но каждый раз при пробуждении я абсолютно точно слышу его голос, задумчиво-ритмичный.
Он не убаюкивает, напротив, он говорит о чем-то важном и великом, хочется слушать его и слушать, впитывать его нескончаемые истории о Земле, о великих цивилизациях, что ушли в прошлое, и о существах, что сейчас живут в его угрюмых глубинах, о роковых просторах и о людском коварстве.
Океан умеет хранить свои тайны практически так же хорошо, как и рассказывать истории.

Стоять на берегу океана совсем не так, как стоять на вершине горы, когда бесконечные хребты высятся в великом безмолвии и, величественно сменяя друг друга, уходят к горизонту, туда, где глаз перестает различать синеву неба и белые вершины земли. Тишина в горах прерывается лишь гудением ветра. На самом же деле среди исполинов царит абсолютное молчание.
Стоять на берегу океана, означает видеть вечность. Постоянную и одновременно изменчивую. Вдыхать его ветер, означает погружаться в пласты времени.
И у вечности есть голос. Да, теперь я знаю, что у вечности совершенно точно есть свой голос – ритмичные выдохи бунтующих волн.
И есть свой запах – острый запах йода, разлитый в воздухе.

Наблюдать океан, это как играть со временем, вернее с доступным нам ощущением времени. Вся история Земли разворачивается в один миг перед зачарованным зрителем, но эта история, рассказанная сейчас и существующая только сейчас, изменчива, как волна, что несет в себе прошлое и одновременно обещает будущее, будущее, сокрытое в следующей волне, будущее, такое же непостоянное, как непредсказуема и изменчива сама волна, достигающая берега настоящего.

Берега океана, с низко нависшим над ними сентябрьским небом, обрамлены крутыми и высокими скалами, обрывающимися прямо в воду. И скалы держат натиск волн, держат уже очень давно. Мириады брызг, разбиваясь, оседали на их зубчатой тверди, миллионы прошедших лет оставили свои неизгладимые отпечатки на их телах, а они все стоят до сих пор, наперекор стихии и времени.

Скалы Кольского удивительные и непривычные, совсем не такие, как на Кавказе. Здесь, на 69-ой параллели, они слоистые и порода в них расположена не горизонтальными пластами, а вертикальными, как будто земля под воздействием неведомого катаклизма вывернула себя наизнанку, охнула да так и застыла, не окончив движения.

Прибой с грохотом дробит камни на побережье. Огромные хребты волн, не сдерживаемые построенными человеком ловушками-волнорезами, обрушиваются на дикий заполярный берег и на голые скалы.

Белые дивные гребни несут на себе океанические волны, даже самые небольшие из них, потому что они зародились в невообразимой дали и, гонимые дикой прихотью течений, вольной чередой, преодолев расстояния, гораздо большие, нежели когда-либо видели их морские собратья, достигли берега.

Противоречивые ощущения рождает эта земля – монументальности и одновременно с тем изменчивости, суровости и хрупкости, временности человеческой жизни, но и ее безграничности в пространствах Вселенной.
Пучина то гудит, растревоженная неистовым океанским сквозняком, то неожиданно успокаивается, баюкая слух, и тогда вечно-стальное небо являет солнце, такое редкое и от этого нестерпимо яркое в этих краях.


Однажды, я вскарабкалась на прибрежные скалы и обнаружила на вершине пустующее гнездо орлана. «Птичка явно живет с размахом, - подумала я, оглядев гнездо, около 2 метров в поперечнике да еще и с видом на океан. Пока хозяин где-то разбойничал, я огляделась.
Вид, и правда, был шикарный: океан поразил меня разнообразными красками от голубого, лазоревого, синего в относительно спокойных водах и до штормовых, ревущих и взбаламученных пучин там, где сшибающиеся валы, гоняясь наперегонки друг с другом, с плеском и мощью разбивались о скалы.

Мои легкие с непривычки набирали невероятное количество воздуха и от восторга отдавали его обратно сбивчиво и урывками, глаза всматривались в гремящее бескрайнее буйство, а руки сами собой распахивали объятия в неосознанном порыве охватить бушующий мир.
Восторг и трепет проносились по обозримому полю души, и вдруг по самому его краю обнаружился тонкой полосой страх, страх перед лицом древности и мощи пока еще спокойных сил, дремлющих на Севере.


Когда я выглядывала в окно нашей вездеходной машины, переваливающейся по рытвинам прибрежной зелено-красно-желтой тундры, напоминающей разноцветное поле для гольфа, я заметила, что среди растительного ковра иногда встречаются непонятные белые предметы, разбросанные то группами, то по одиночке, похожие на отдельно лежащие белые камни, размером с футбольные мячи. Они резко выделялись на общем разноцветном фоне и каждый раз цепляли глаз и вызывали любопытство. На одной из остановок я подошла поближе к такому «камушку» - это был белый груздь гигантских размеров.

В Заполярье грибы можно выслеживать прямо в окно из кузова машины, они как на ладони заметны за многие метры, неестественно белея в разноцветной низкорослой тундре.
Каждый такой «грибочек», как ласково окрестили эти грузди, будучи приготовленным на сковородке, мог спокойно накормить пару человек. Количество «грибочков» нас порадовало и мы весело поглядывали на Главного по кухне, самого уважаемого человека в лагере, с надеждой. Однако, гигантские «грибочки» оказались все насквозь червивые, а молодой поросли не было. Сезон, видать, подошел к своему завершению как раз в тот момент, когда мы нпересекли последний на пути сюда КПП.

Так был разрушен миф о небывалом осеннем урожае грибов на Кольском.


Прошло довольно много времени, прежде чем я, наконец-то, решила повнимательнее присмотреться к мягкому разноцветному ковру под ногами.
Зеленое и красное с вкраплением синего – это были осенние ягоды: брусника, морошка, черника.
А желтое оказалось тем, что я никак не ожидала. Желтыми были листья на березах. Только расположены стволы деревьев были не вертикально, а горизонтально. Они были распластаны по земле и на вид игрушечно-миниатюрны.
Так что совершено спокойно можно было расхаживать по верхушкам берез, собирая грузди, которые в этом краю вырастают намного выше деревьев.


Рыбалка на Кольском производится по лицензии. А ловля крабов запрещена.
Дальневосточный краб попал в прибрежные воды Баренцева моря, ассимилировался и стал вытеснять туземные виды фауны, т.к. природных врагов у него здесь нет, и он бесконтрольно размножился, поедая обеды исконных жителей вод.
Поскольку на Камчатке краб из-за хищнического уничтожения был занесен в Красную книгу, а действие Книги распространяется на всю территорию России, ловля краба запрещена повсеместно. Промышленно его в России не ловят, а в соседней Норвегии краб считается стихийным бедствием для береговой фауны, там за его поимку еще и премию платят и казну пополняют, вылавливая краба у себя и по границе с Россией.
Краба мы самостоятельно браконьерски добывать не умеем, поэтому за все время пребывания на полуострове, мяса краба так и не попробовали.

Оставалась надежда на рыбу.
Матерые рыбаки везли с собой зачехленные комплекты удочек и загадочные чемоданчики с секретными снастями.
Недалеко от лагеря, разбитого на побережье Океана, текла речка, мелкая, с песчаными островками посередине.
Туда-то и направились наши экипированные последними достижениями техники рыбаки. Загляденье просто было наблюдать их процесс неторопливой, основательной и без излишней суеты подготовки. Мощным и уверенным движением удочки были закинуты в воду.

Долго время ничего не происходило. Прошло еще столько же времени. Опять ничего не происходило.

Так нашими рыбаками был разрушен миф о баснословном количестве рыбы, которая сама прыгает на крючок из рек Кольского.

Неудачливые рыбаки вернулись в лагерь обескураженные и объявили, что вся рыба «ушла на дальний кордон». Где находился «дальний кордон» было не ясно, также никто не знал, есть ли таковой вообще, но это звучало внушительно и поэтому выражение быстро прижилось в туристической среде среди прочих «леммингов» и «грибочков».



На мысе Немецком, крайней континентальной точке европейской части России, особенно поразила огромная, шириной несколько сот метров полоса осушки, которая как раз обнажилась, когда мы добрались до мыса.
Бурые водоросли скользким ковром покрывали каменные пласты, которые здесь тянулись грядами так далеко, что, задумай пройти их насквозь, это было бы долгое и опасное мероприятие.

В изолированных со всех сторон углублениях между камней оставалась морская вода, можно было присесть и долго рассматривать этот океан в миниатюре, жизнь там кипела ничуть с не меньшим энтузиазмом, чем на большой воде. Под водорослями гроздьями крепились семейства маленьких ракушек-мидий, каждая из которых была раза в 3 меньше, чем можно увидеть в замороженных пакетах в магазинах. Нарядные гребешки покоились на дне, маленькие шустрые рыбешки, вспархивая, мчались скрываться под защитой водорослей при первом же моем приближении. Ощетинившиеся морские ежи и колючие звезды терпеливо ждали нового прилива.
Наваленными бурыми кучами лежали переплетенные длинные бороды ламинарии (морской капусты), листья которой были плотными и кожистыми и не поддавались на разрыв руками.

***

Уж сколько человек живет на своей, в общем-то, небольшой планете, а все еще остаются места, которые хранят свои тайны.

Тибет и Гималаи, чащи Джунглей и Север.
Они суровы по-настоящему, но не только поэтому человек не исходил их вдоль и поперек. Тайны этих мест сами хорошо себя хранят.
Экспедиция Барченко 1922 года обследовала глухие районы Кольского полуострова с целью поиска следов древней Гипербореи. И нашли ведь! Нашли гигантскую черную фигуру человека с крестообразно раскинутыми руками, прямоугольно обтесанные гранитные глыбы, вымощенные участки тундры в труднодоступных местах, где вообще отсутствовали всякие дороги.

У нашего путешествия не было цели поиска артефактов древней цивилизации, да и про Гиперборею я имела весьма приблизительное представление, отправляясь тогда на Кольский.

Но так случилось, что в один момент, когда наша группа двигалась вдоль берега океана, взгляды всех участником привлек к себе одиноко стоящий у самой кромки воды гигантский валун. На пару километров в обе стороны от этого камня не было ни скал, ни нагромождений пород, что совсем не характерно для берегового рельефа полуострова.

Валун имел правильную форму прямоугольника и издали напоминал один из столбов Стоунхэнджа.

Любопытство повлекло нас к камню, хотя это было далеко в стороне от дороги, по которой мы двигались.
Про себя могу сказать, что мое нетерпение смешивалось с неясным тревожащим и тягучим чувством, как будто мне привязали к ногам конец резинового шнура, который вторым свои концом якорился в точке, как можно более удаленной от этого камня, и натягивался шнур тем больше, чем ближе я подходила к камню. Как будто я делала что-то запретное, но резина, натягиваясь, все еще щадила меня, может быть, потому, что ни я, ни другие туристы, толком не понимали, что творим, неразумно приближаясь к камню, но шли туда бескорыстно.

Валун стоял на удивительно гладком, как выглаженном утюгом, участке земли, на котором не было ни рытвин, ни борозд. Камень действительно был прямоугольной формы, на его боковых поверхностях были нанесены непонятные символы, покрытые черным лишайником. Вокруг камня земля была настолько вытоптана, как если бы там водили каждый день туристов, и они вытолкли ее. Ни былинки не росло вокруг, при этом на подходе к камню не было и намека на дорожку, что указывало бы на постоянное присутствие людей, поверхность тундры была незамутненной.
Грани с петроглифами были обращены к океану.


В дальнейшем, путешествуя уже вглубь полуострова, в места более темные и глухие, нежели побережье океана, это чувство пристального взгляда в затылок и натянутой резины оставалось со мной довольно долго. По неровным ребрам сопок то там, то сям были разложены, как будто упорядоченно, гигантские валуны, производящие впечатление стражей и одновременно летописцев этих мест.
Мы передвигались очень тихо, самые веселые остряки почему-то затухали, нервно оборачиваясь назад и посматривая по сторонам.
По-моему, камни-стражи каждый раз перестраивались и чуть сдвигались, когда я отводила от них взгляд, чтобы посмотреть себе под ноги на дорогу.
И это тяжелое чувство чужого взгляда на затылке, оно было так остро, что шерсть в прямом смысле вставала дыбом.


Во времена Великой Отечественной войны за Кольский в этих местах шли ожесточенные бои. Немцы захватили вершины и удобные для обстрела позиции. В условиях недостатка патронов, статегически выгодных позиции и налаженного военного быта, советские солдаты штурмовали сопки «на руках», бешено бросаясь на штурм с неприкрытой грудью, беря количеством, неимоверной отвагой и верой.
Залитые кровью камни до сих пор хранят страшную память о тех днях. Даже сейчас количество патронов, осколков бомб и боеприпасов, лежащих под открытым небом на склонах неисчислимо. И это при том, что район был разминирован и несколько раз перепроверен саперами.
Но все еще находят под камнями оставшиеся с Той Войны невзорвавшиеся бомбы. И тогда их свозят погребать в озера, количество которых, как и сопок в этом краю неисчислимо.

В районе действует запрет на ловлю в озерах сетью. И все его придерживаются. Дело не только в гражданской сознательности населения. Просто страшно представить себе, что начнется, возможно, Третья Мировая, если сеть случайно заденет на дне давно погребенные невзорванные снаряды.

Жуткое тягостное впечатление произвели на меня сопки Кольского, здесь уже не чувствовалось нейтрализующее гипнотическое влияние мудрого древнего океана. Здесь творилась страшная история, написанная человечеством, и здесь до сих пор есть силы, хранящие этот край от вторжения чужаков в места существования древней загадочной цивилизации.
Край до отказа наполнен и болью, и тайной.



На обратном пути в Мурманск мы остановились на Губе Малая Волоковая.
Погода разыгралась, что было совершенно нехарактерно для этих широт. Небо стало пронзительно ультрамариновым, такого неба я не видела даже в Крыму, а только, пожалуй, в горах, но там оно всегда подернуто легчайшей дымкой.
Но еще фантастичнее были пейзажи, открывшиеся нам.
Рельеф побережья Губы – сплошные пластичные натеки желто-бурого слежавшегося кварцевого песка, под воздействием ветра и воды, сформированного в формы, напоминающие о полотнах Сальвадора Дали, о Большом Американском Каньоне, о пустынях и о поверхности Марса.

***

Я большой любитель забуриться в самые дикие места, где нет электричества, где все имущество несешь на себе: несешь то, что надеть на себя и на рюкзак, на чем поспать и в чем поспать, из чего есть и что есть, - все тащишь сам на своих собственных плечах, и каждый раз раздумываешь, брать или не брать с собой тяжелую фотоаппаратуру, а ведь к ней и объектив прилагается, и запасной блок питания, и фильтры, и чехол.
Закон на Кольском сработал четко: чем изощреннее и дороже техника, тем обязательно будут выше волны и от них будет больше брызг, норовящих окатить вас с ног до головы вместе с фотоаппаратом.

Стоит ли снимки того, чтобы сначала долго трястись над техникой в дороге, следя, чтобы ее не убить, находясь еще в пути, потом многие километры тащить лишние 1,5 кг на собственной шее, потом постоянно переживать, не закончится ли на холоде совсем не вовремя заряд аккумулятора, потом принимать немыслимые позы во время съемки, лежать на голых скалах, поджидая волну, или карауля капризное северное солнышко, когда оно соизволит выйти из-за туч, потом преодолевать эти каменистые осыпающиеся подъемы и спуски с гор, когда кофр мотается из стороны в сторону и это придает излишнюю инерцию и добавляет как минимум еще одну неродную конечность, за которой необходимо постоянно следить. А холодные ночевки, когда конденсат внутри палатки так и норовит пробраться внутрь сложной техники?
И на следующий день все повторяется сначала. И так снова и снова!

Мой ответ – оно всё того стоит!

Мало того! Как ни удивительно, но в этом и заключается один из смыслов НАСТОЯЩЕГО путешествия вдаль от цивилизации.

Иллюстрации:

---

Родная речь Левитана или как можно нокаутировать человека, показав ему лето.

«Наше общее детство
прошло на одних букварях,
оттого никому ничего
объяснять и не надо.»
Машина времени, «Место, где свет».

Всегда удивляюсь, до чего же просто манипулировать человеком таким примитивным способом, как «взять на слабо».
Знаю, удивляюсь... и всегда попадаюсь!
И вот вам пример.

Один сильно эрудированный товарищ, а быть может, товарищ с просто хорошо развитой образной памятью, как-то мне сказал, что учебник для начальной школы «Родная речь» был проиллюстрирован картиной Исаака Левитана «Март». Той самой, на которой лошадка стоит у освещенной солнцем стены лесной усадьбы, с одной стороны которой еще сугробы, а с другой – уже проталины и лужы.
Вся в сомнениях, я стала мучительно вспоминать, что же там было, в этой «Родной речи».
Дискуссия тем временем продолжилась, и стало очевидно, что я не только не припоминаю эту иллюстрацию в учебнике, как частность, но и совершенно не разбираюсь в творчестве Левитана, в целом.
С большой натугой и в мучениях мной было весьма отдаленно обрисовано содержание картины «Березовая роща», причем половина сказанного явно относилось к общеизвестному «Утру в сосновом бору», знакомому всем по конфетам.

Ужаснувшись собственной безграмотности и впечатлившись энциклопедическими знаниями человека, помнившего картинки из «Родной речи», дабы восполнить выявленный пробел в школьном образовании, декабрьским днем, хмурым и холодным, я пристыжено потопала изучать Левитана.

Левитан встретил меня зеленью и сразу же с порога, не дав опомниться и подготовиться, обрушил на меня лето – палящий зной выжженных ялтинских улиц, панорамы крымских гор, наполненных звенящей полуденной дымкой, необъятный простор среднерусских полей и бескрайний разлив Волги, запах скошенного сена на поблекших лугах и тревожащий аромат приближающейся бури, несущей вихри пыли, стрекотание кузнечиков, крики стрижей и веселое щебетание ласточек в синеве, свежий ветер, наполненный медовым запахом разнотравья и лесную душистую прохладу, белизну церквушки, щемяще-беззащитно приютившейся на высоком берегу, золотой купол которой сияет как второе солнце, шелест листвы и скрип покачивающихся девьев в лесу, паркий зной полудня и мягкое предвечернее затишье, тяжелый затягивающий запах чащи и острый аромат свежевспаханной земли, шепот искупавшихся в утренней росе трав и дрёму поникнувшей над водой ивы, гудение шмелей и писк тысяч мелких существ, темноту неподвижного лесного болота и блеск зеркальной глади озера, отражающей бесконечно-голубое небо, журчание спешащего через весенние поля ручья и плеск воды о борт деревянной лодки, привязанной к мосткам у переправы, отголоски протяжных песен и дальний благовест колоколов, - весь мир: и дольний, и горный, развернулся предо мной.

Всё лето пришло ко мне даже не «в один день», по-брэдберивски, а гораздо быстрее – за один вдох.
Потому что это лето такое Родное!

Топи да болота,
Синий плат небес.
Хвойной позолотой
Взвенивает лес.

Тенькает синица
Меж лесных кудрей,
Темным елям снится
Гомон косарей.

По лугу со скрипом
Тянется обоз –
Суховатой липой
Пахнет от колес.

Слухают ракиты
Посвист ветряной…
Край ты мой забытый,
Край ты мой родной!..

С. Есенин

---

Сладкий декабрь.

"Что за Новый год без сюрпризов?", - здраво рассудила Небесная канцелярия и вылила на улицы города потоки воды, забыв при этом перевести рубильник из положения "морозно, -2", на более нейтральное "0" или более подходящее случаю "чуток тепло, +2".

Деревья стояли карамелизированные. Дотронувшись до веток, можно было услышать знакомый приятный хруст, от которого память сразу же подсовывала на язык ощущение леденца, достаточно обкатанного, чтобы его можно было уже разгрызть.

Сугробы больше не были мягкими и пушистыми. Они покрылись гладкой глянцевой корочкой, совершенно как сахарной глазурью, какая бывает на домашних куличах, испекаемых на Пасху. Глазурь на сугробах также была хрупкой и ломалась, обнаруживая под осколками нежное содержимое.

Горожане удивлялись и торопились по своим предпраздничным делам.
Новый год потихоньку приближался.
Сюрпризы продолжали прибывать.

---

Субъективное исследование мужской спины.

Посвящение:
С чувством благодарности и глубоко уважения к Марии Семеновой, однажды создавшей «Волкодава» и «Валькирию», за то, что каждый раз, когда я открываю эти книги, они ставят мне больше вопросов, чем я могу ответить.

***

По какому признаку всегда можно распознать, как сейчас чувствует себя человек? Собран ли он, сосредоточен или расслаблен, переживает ли из-за чего-то, уйдя в себя, или радуется, открывая миру свои объятия, раздражен ли он или уравновешен и спокоен, поражен ли он увиденным или испуган? Все это читается на его лице. Но гораздо лучше это читается по его телу, особенно по линии плеч, шеи и спины.

Походка.

Как ходят обычные люди, в превеликом множестве, встречаемые нами на улице? В частности, как ходят мужчины?

Самая распространенная мужская походка – шаркающая, в этом случае человек чуть «протягивает» по земле пятку, как бы, не желая до конца отрываться от надежной поверхности. На свежем снегу останутся четкие следы в том месте, куда будет поставлена ступня, но за пяткой будет длиться чуть смазанный «чирк». Довольно часто такая походка сопровождается разворотом ступни чуть внутрь, немного косолапя, ставя носок твердо, но пятку неустойчиво, как если бы человек шел по гололеду.

Вторая по распространенности мужская походка – вперевалочку, иногда сопровождается грузным упором на обе пятки, иногда – нет.
Далее следует решительная и порывистая походка, упорно вбивающая ноги владельца в землю.

Затем - все остальные, самые разнообразные походки. Например, есть такие: чуть цепляя носком землю, или вальяжно-жеманная, или чуть поддергивая носок на себя при каждом шаге, как будто сбрасывая грязь, прилипшую к обуви, и даже …виляющая бедрами.

Разнообразие велико, но количество вариантов возрастает практически в десятки раз, когда подключается еще и осанка.


Осанка.

В большинстве своем мужчины держат спину так, как будто решение всех мировых проблем: голод, массовые эпидемии, экологические катастрофы, войны, неразумные действия правительств и в обязательном порядке глобальный экономический кризис, - это персонально их ответственность.
Шея и спина однозначно перенапряжены, что автоматически «зажимает» походку, придавая ей отрывистость, деревянность и угловатость.
Еще бы! Попробуйте походить с таким грузом на плечах.


И тем сильнее, по сравнению с многократно виденным на улицах и привычным, был контраст, когда я впервые заметила ЭТО.
Просто эпизод на несколько секунд из фильма «Путь дракона». Эпизод, который поделил мое восприятие на «до» и «после».
Вернее сказать, это был просто крупный план. Герой Брюса Ли сел на стул. И ничего больше.
А сколько всего читается за этим нехитрым движением. И никаких постановочных боев не надо, не надо даже кадров с обнаженными бицепсами или съемок с процесса тренировок, чтобы убедить зрителя, что это Мастер. Просто посмотрите этот коротенький эпизод.

Брюс Ли присаживается на стул, вполоборота к столу. Стул со спинкой, но без подлокотников. Спинка стула оказывается у левого бока Ли, у правого – стол, за спиной же никакой опоры нет вообще, одна его рука лежит на колене, вторая - на столе. Вот за тот момент, КАК он присел на стул, можно давать Оскар, хотя фокус в том, что там не было актерской игры, а была самая обычная естественность.

Корпус абсолютно прямой, но при этом расслабленный, вот, что поразительно! Обычно бывает как? Предположим, человек сидит на стуле без спинки. Если он контролирует свой корпус, держит его прямо, то напряжение выдают мышцы шеи, если же корпус не контролируется, расслаблен, то спина немного скругляется, плечи подаются чуть вперед, что автоматически вызывает небольшой наклон шеи, затем корпус потихоньку начинает заваливаться, ища опоры на окружающих предметах или своих собственных конечностях.

В эпизоде с Ли мы видим полностью расслабленную, но ровную спину, и при этом также расслабленны и плечи, и руки, и шея.
Все это создает впечатление сжатой, но до поры до времени скрытой внутри тела мужчины пружины, подвластной воле хозяина, готовой мгновенно развернуться, резко, со звериной ловкостью бросив тело в совершенно любой плоскости.

Остановлюсь на эстетическом моменте. Мышцы спины, пресса и рук Ли прекрасно прорисовываются под черной мягкой тканью традиционной китайской куртки с косым воротом.
Но это не те мышцы, которые наращены «железом» в залах, не те устрашающие бугры, размером которых мужчины с таким удовольствием любят прихвастнуть и ревниво померяться, уподобляясь нам, женщинам, рассматривающим друг на друге новые ювелирные украшения.
Основной вопрос, как всегда, не в размере, а в искусстве владения.
Мышцы Ли не пузырятся, выпирая из-под одежды, они просто есть, и они жилистые и функциональные, потому что это необходимый инструмент не для поражения воображения, а для поражения врага. Наблюдать Ли, это как смотреть на древнего предка-охотника, привыкшего к нагрузкам, любоваться пластикой его тела, безотказно выполняющего свои задачи по обеспечению перемещения в любой плоскости, с любой скоростью, под любым весом и с любой степенью бесшумности.

Каждое движение Ли функционально, выверено, экономично и лаконично. Даже тогда, когда оно такое простое и обыденное, как в рассматриваемом эпизоде. Нет смысла манерничать и красоваться, продлевая это движение дольше, чем необходимо, нет смысла вносить туда лишнее одергивание плеч, взмах рук, наклон головы или корпуса, это отнимает энергию перемещения, рассеивая ее. Красота рождается из естественности и обоснованной функциональности.
И нет, Ли не играет, он просто на самом деле двигается так. А играет он лицом. Но его тело, всегда говорит правду.


***

Мужчина шел по улице мне навстречу.

Для мимолетного взгляда, я как-то даже много успела ухватить из его внешнего вида. По-весеннему распахнутое пальто, под ним что-то темное, возможно, водолазка, темные брюки, волосы чуть длиннее, чем принято в классической мужской стрижке, черты же лица я не помню вообще. Но это и не важно, все эти детали автоматически фиксировались сознанием без малейшего усилия, чтобы много после всплыть в памяти.

Время превратилось в тягучую патоку, мир сузился и сфокусировался вокруг идущего, звуки исчезли совсем, вернее, он были вытеснены картинкой.
Потому что я увидела, как навстречу мне шел мужчина, совершенной незнакомый, но безошибочно узнаваемый по своей манере движения.
Если бы Ли жил в наше время, он шел бы по улице именно так.

Кажется, я вздохнула, задержала дыхание и быстро сделала лицо «а ничего особенно не происходит, и нет, я вовсе не пялюсь, просто мимо прохожу!», что как раз и свидетельствовало о том, что происходит что-то особенное и совершенно из ряда вон.

Медленно, очень медленно, в мире, заполненном тягучим временем, мы сближались. Я продолжала смотреть незнакомцу куда-то в область груди, запоминая, впитывая, улавливая тончайшую его моторику и легчайшие движения. Мягко, легко и свободно, но уверенно ставя ноги при каждом шаге, мужчина приближался.
Он шел абсолютно расслабленно, гибко и слитно, как будто не проходя, а перетекая в пространстве, но в его мягкости не было нерешительности, а в целеустремленности – нагловатой напористости.
Если бы не обувь, я уверена, он бы шел неслышно.
Каждое его движение, казалось, зарождалось из центра его корпуса, провоцируя пружину, скрытую внутри, слегка разжиматься и тотчас же сворачиваться обратно.
Не было ни намека на сутулость в этом великолепном и завораживающем в своей естественности движении. И этим он так выделялся среди обычных людей, которые шли по тротуару, что его нельзя было не заметить.

Мы разминулись. И только тогда я с удивлением обнаружила, что шли мы навстречу друг другу всего каких-то 3-4 шага. Мир снова развернулся до своих обычных размеров и стал потихоньку наполняться привычными звуками, но он уже никогда не стал таким, как прежде.

Откуда, скажите мне, откуда в нашей реальности мог взяться такой человек?

Постойте-ка, он нес в руке обернутый в прозрачную упаковочную пленку, деревянный, длиной около метра, предмет, перехватив его посередине и слегка балансируя им в такт ходьбе.

Это был…

О, Боже!

Это был боккен…

---

Этой записью от 20 декабря 2010г. Мастер Гамбс начинает.

0